Легендарный музыкальный журналист, «воротила шоу-бизнеса», открывший стране Земфиру и «Мумий Тролля», организатор старейшего в стране фестиваля молодой музыки «Индюшата», автор нескольких книг о судьбах русского рока и его героев, руководитель музыкального PR-агентства «Кушнир продакшн» и, конечно же, меломан и аудиофил, рассказал нам о своем тернистом пути к качественному звуку и возвращении к винилу.
— Помните, когда музыка появилась в вашей жизни?
— Отец мой, как я сейчас понимаю, был крутой меломан. В сфере его интересов была академическая музыка во всех проявлениях, джаз на уровне клубов филофонистов, ну и Высоцкий, Окуджава, Галич, возможно, Козин и Вертинский — от авторской песни до декаданса, скажем так. Должен признаться, что, несмотря на то что меня ссаными тряпками гнали в филармонию на разные концерты, помню точно, что Рихтер мне активно не понравился. Зато вот среди джазовых пластинок как-то затесалась Далида румынской перепечатки и много поляков — «Скальды» и что-то в этом роде. Кроме того, метеоусловия позволяли сравнительно чисто ловить польские рок-передачи. Помню, я даже заказал однажды своим продвинутым одноклассникам, которые ездили в турпоездку в Польшу, все диски Чеслава Немена. Получается, что первыми учителями были не джаз и классика, а три смешных кита — поляки, венгры и немцы.
— А как развивались отношения с техникой?
— Довольно быстро стало понятно, что нельзя слушать на одной технике Вивальди и «пятую» Omega, и мне было подарено чудо советской техники — стереопроигрыватель за 99 рублей, где в правой колонке шел вокал, а в левой бас-гитара. Для тех времен это была роскошь, которую я перерос, тем не менее, очень быстро. Как только оказался в Москве, стало понятно, что «Аккорд» — это совсем не круто.
Я помню четко историю, которая в нынешние времена исключена полностью. Как любой глупый подросток, я еще даже не начал слушать Led Zeppelin, но уже очень любил Deep Purple. И вот, когда я учился на мехмате университета, как-то шел мимо своего дома, был ясный летний день, и вдруг слышу, как из открытого окна доносятся звуки Machine Head, а под окном еще две девушки делают вид, что чем-то заняты, но тоже слушают на самом деле Deep Purple. И я понимаю по звуку, что это винил, и даже не югославский, а фирменный. Дальше я вычисляю этаж, поднимаюсь, звоню в дверь, навстречу выходит примерно мой ровесник. Я оказался в квартире и уложился в норму ГТО — за 7 минут уболтал его продать пластинку, не помню аргументов, но смысл был в том, что спорить сложно с тем, что мне она нужнее.
И когда я дома слушал эту пластинку, как молитву, я понимал, тем не менее, что звук из окна был лучше. Так что первые же заработки я потратил на самую дорогую советскую технику, какую смог достать: большие колонки 35 АС, какую-то вертушку и стационарный магнитофон.
Из-за этого я оказался незаменимым человеком на «новосельях». За мной присылали машину, я грузил все свои колонки и приезжал туда, чтобы включить музыку. Очень много друзей любили арт-рок и симфорок, Pink Floyd, Yes, Genesis, обязательно Рик Уэйкман. Этот набор или совсем уж корневого «Сержанта Перрера» и слушали на «новосельях».
Впрочем, до меня очень рано добрался дебютный альбом АС/DС, и я точно помню, что про них мне сказали, что это «австралийские панки» — это слово уже ходило у нас в 1979—80-ом, хотя мне как раз никто не привозил ни Melody Maker, ни New Musical Express. И вот эта музыка с прямой бочкой как-то мне понравилась, и я от арт-рока отошел.
Потом грянул в 1987 году «советский Вудсток» — Подольский фестиваль, появилась подпольная рок-пресса, и, наверное, в этот момент эмоции от прослушивания музыки ушли в месседж, в энергетику и тексты (если это сибирский или питерский рок), было уже наплевать, как там тарелочки звучат в верхней пищалке. Другое стало важно.
— То есть о качестве звука в это время думать перестали?
— Да. И, кстати, абсолютно не зная слово «бутлег», я неосознанно стал их активным пропагандистом. Сначала сам ходил на массу квартирных концертов, потом стал организовывать и всегда знакомился с людьми, которые пытались их записывать. И там уже были, конечно, кассетники и микрофоны, которые свешивались откуда угодно, один раз к лыжной палке привяжут, другой — к швабре, мы не представляли, что так повторяем методику Deutsche Grammophon, который примерно так пишет какие-то венские оркестры, а кроме того, тогда именно так начинали писать группу Birthday Party и Ника Кейва.
— Но интерес к качественному звуку когда-то, тем не менее, вернулся?
— Года до 1993-го мне было по-прежнему плевать на звук. У меня стоял все тот же советский комплект. А потом я начал проводить фестиваль «Индюшата» — крупнейший фестиваль отечественных независимых групп, и там оброс огромным количеством знакомых, музыканты часто приезжали ко мне домой, и многие оставались не на день и не на два, в результате какие-то меломаны наконец нашли в себе силы и сказали, мол, что за г... у тебя стоит?
И вот я у каких-то людей по хорошей цене пошел покупать что-то посерьезнее. Помню, были наушники Fostex, такие большие, кожаные, потом я видел такие же у Джерри Гарсиа и Андрея Макаревича. И настолько там был сказочный звук, что я некоторое время не мог слушать колонки, тем более что в тот момент нельзя было, занимаясь музыкальной журналистикой, пройти мимо таких лейблов, как Mute, 4AD и Subpop. А раз уж ты слушаешь Cocteau Twins или Stone Roses дебютный, надо вникать в тонкости звука и исполнения. Так у меня потихоньку появилась западная техника, сначала аппаратура Kenwood.
C ним чуть позже произошла интересная история: в конце 80-х я активно участвовал во всевозможной рок-прессе и у нас были очень трогательные отношения с дальневосточным журналом «ДВР», журналисты, музыканты, художники, девушки и просто друзья непрерывно ездили друг к другу через всю страну. И вот один человек, оказавшись у меня, сказал, что у него такой же Kenwood во Владивостоке и его надо обязательно доработать. Помню, я оставил его на день в квартире, он заменил там внутри все, поставил какие-то военные детали, в общем, там от усилителя осталась одна коробка. Когда я вернулся и услышал этот звук, показалось, что жизнь началась заново.
— И на этом вы не остановились?
— Нет, и спонсором следующего апгрейда выступила группа «Дискотека Авария», было это в кризис 1998 года. Это были первые шажки моего агентства «Кушнир продакшн», мы получили предоплату за первые два месяца, и я с другом отправился в самый дорогой в Москве магазин с техникой. Гонорар был спущен в рекордные сроки, за 12—17 минут. И помню, когда мы привезли эту аппаратуру домой и все подключили, произошло то, о чем можно снимать короткометражку. Роли: Кушнир, его друг, бутылка водки и последний на тот момент альбом REM. Может, акустика помещения была удачная или новые колонки Wharfedale у меня удачно встали — диван низкий, так что, когда садишься, оказываешься в звуковом поле. Я понял, что все были правы, что я все эти годы гробил слух на неправильном звуке. Впечатление было такое, что к четвертой композиции бутылка водки закончилась. Нам казалось, что мы вышли за какие-то границы. И квартиры, и Москвы, и России, стали такими людьми мира, неразрывными с ним, так нас этот звук потряс и так много всего открылось.
Ну и параллельно я насмотрелся аппаратуры у друзей, в частности из группы «Сплин», которые ставили под свои колонки мраморные подставки, и тоже прошел через это все: пойти на стройку, поставить бухло прорабу, в общем, у меня тоже есть эти подставки белого мрамора.
— Ну это уже история истинного аудиофила.
— Еще я, например, рано начал слушать CD, еще в конце 80-х, и помню, что 90% участников программы «Акулы пера» в тот момент слушали музыку, во-первых, на кассетах, а во-вторых — на «мыльницах». Клевые ребята, но честно скажем — нельзя писать в газете с миллионным тиражом рецензию на первый альбом Земфиры или «Икру» «Троллей», слушая это на кассете в «мыльнице». Там есть и вторые планы, и звуковая игра, это нужно слышать!
Тем не менее я категорически ничего не хочу больше менять, я понимаю это наркоманское очарование нового звука, который на самом деле будет просто другой. Хотя несколько лет назад сотрудники мне подарили проигрыватель винила Pioneer, это, конечно, был дар данайцев, потому что вроде есть у тебя Патти Смит или Боб Дилан на пигмейском CD, но когда видишь их на виниле... Слава Богу, судьбинушка бережет, и я не заболел такими вирусами, как «первые прессы», и всем этим, а то ведь рассказывают страшные истории про пластинки за 20 000 долларов штука. Нет, этим не заболел!
— Но винил стал приоритетом?
— CD, они скорее имитируют звук, чем заставляют им дышать и его слушать. Несмотря на то что полки с дисками у меня от пола до потолка, чтобы вдумчиво слушать, существует только винил.
— Что сейчас стоит вдумчиво слушать?
— Сейчас каждый раз в пластиночных магазинах я спрашиваю дебютные альбомы — завтрашний и послезавтрашний день меня интересует. Можно сказать, что сейчас у меня во вкусе вырезаны средние частоты — слушаю, с одной стороны, много нового, а с другой — очень раритетного, интересный нью-йоркский гараж 60-х годов, музыку времен, когда еще не было правил, когда все без оглядки общались с космосом напрямую и делали божественную музыку. То, что тогда выходило по 400—600 экземпляров, сейчас открывают и печатают снова.
К сожалению, все меньше слушаю русский рок, разве что на Soundcloud в компьютере. И в то же время воспиталось такое качество, что не бывает так, чтобы я держал пластинку в руках и думал, купить или не купить. Я покупаю всегда то, что очень хочется, могу на знать группу, но взял, почувствовал, как она в руке, доверился интуиции — вот такой дизайн, что под ним? Экономить тут не на чем. Мне кажется, что, чем больше ты вкладываешь в музыку — диски, пластинки, аппаратуру, книги, журналы, тем больше ты вкладываешь в свое развитие. И, конечно, надо не забывать делиться. Отдавать, знакомить, открывать музыку себе и людям.