Старожилы нашего портала наверняка не припомнят, чтобы героем моих интервью стал писатель-актер-музыкант и, при этом, меломан, который все время ищет что-то новое и любит винил. Таких персонажей, наверное, и не существует — так я думал, пока не познакомился с Григорием Служителем, настоящим человеком эпохи Возрождения. Григорий — актер «Студии театрального искусства», автор бестселлера «Дни Савелия», номинированного на престижные литературные премии и музыкант, который часто выступает в клубах с интересными кавер-программами.

— Ты учился в ГИТИСе с будущими поп-звездами. Как это повлияло на твое музыкальное развитие и образование?

— Да никак! Во-первых, профессионально нас музыке не учили. Актерское пение — это совсем другое. Во-вторых, был у нас какой-то предмет вроде истории музыки, но на него никто не ходил, потому что пара начиналась слишком рано, и все ее благополучно просыпали. Насчет поп-звезд... Я-то занимаюсь музыкой постольку поскольку. Это мое хобби. Вот со мной училась Мариам Сехон, к примеру. Маша впоследствии собрала ВИА «Татьяна». Она — одна из лучших певиц в России в своем жанре. Мы с Машей дружим до сих пор, я ее очень люблю! Даже иногда вместе выступаем. Но мое увлечение музыкой началось задолго до учебы в ГИТИСе — скорее, это генетическое и пошло от отца. Он был настоящий меломан: фарцовал пластинками, фотографировал обложки альбомов и следил за всем, что только выходило на Западе.


— А в каком жанре?

— В том, что называется хард-рок, классический рок... Отец также был битломаном, любил «роллингов», Led Zeppelin и все такое. Даже фанк, но все-таки меньше. Его довольно рано не стало, и осталось много кассет, пластинок, тетрадок со списками песен и альбомов... Я сам сейчас стараюсь музыку только на виниле слушать (по крайней мере, дома).

Конечно, мои вкусы отличались от отцовских, я — совсем другого поколения: 1983 года рождения и обожаю пост-панк, новую волну, электронику разную. Что касается 80-х, то в первую очередь это The Cocteau Twins и The Cure. Я настоящий «кьюроман», на самом деле. Отец этого уже почти не застал. Манчестерскую волну он уже не знал.


— А твои 90-е — это что?

— Гранж, электроника, драм-н-бейс, брит-поп, трип-хоп. Я был подростком, и сия чаша меня не миновала — выпил ее полностью (смеется). Не хочу брюзжать, но та музыка была гораздо разнообразнее, чем современная.


— Сейчас все жалуются, что-де есть только мертворожденная попса, которую в Америке штампует маленькая «мафия» шведских продюсеров. Нормальные слушатели понимают, что в этой радио-теле-волне ловить уже совсем нечего, и «переезжают» в джаз и даже классику. Вот у тебя в этом плане очень полезный опыт.

— Нет, я не «переехал» полностью, рок — это моя плоть и кровь! Я от него не отрекаюсь. Но любой продюсер вам скажет, что рок — это всего лишь правильное, ну или грамотное, совмещение бас-гитары и барабанов, грув и ритм. Плюс, разумеется, харизматичный фронтмен. Все. То есть рок-н-ролл — по сути, очень ведь ограниченная музыка.


— А ты любитель ранней классики, барокко. Почему, и как «въехать» в этот жанр?

— Я не музыковед...


— Этим ты нам и дорог!

— Но я понимаю, что под барокко подразумевают примерно 150 лет. И сразу вспоминаются Бах и Вивальди.

Ребята, которые лично мне ближе — конечно, это Альбинони, чье наследие не исчерпывается знаменитым «Адажио» (которое, к тому же, и не он написал). А вот его (уже на самом деле его!) Концерт для гобоя До-мажор — один из моих самых любимых.

— А что из Вивальди, но не «Времена года»?

— Концерт «L’Amoroso». Allegro из него — это вообще главная музыкальная тема моей книги «День Савелия».

У Вивальди, на самом деле, много ярких произведений, которые многим понравятся — «Concerto alla rustica» (RV 151), концерт для флейты «La Notte»… Произведения минут на 15. Они не так просты, как может показаться поначалу — простого в барокко вообще ничего нет. Они, я бы сказал, эмоционально чисты, очень радостны, но в то же время не поверхностны. И проникнуты глубокой любовью. Поэтому тема Вивальди — в моей книге.

Но у него есть и прекрасные вокальные циклы. Я, к примеру, каждое утро просыпаюсь под «Gloria excelsis deo» (RV 589).

Еще из итальянцев — Джованни Палестрина. И Клаудио Монтеверди. Псалмы Монтеверди просто очень красивые!

— Так, а если не Италия?

— Тогда Англия (смеется). Там, в первую очередь, конечно, Генри Перселл. Все знают, что Майкл Найман позаимствовал из его оперы «Король Артур» тему для своего реквиема «Memorial» [речь идет о прелюдии «What Power Art Thou» из третьего акта оперы, — прим. ред.]. Но там пропала концовка! А Перселл для меня — композитор отчасти политизированный: «Король Артур» ведь о противостоянии вигов и тори на рубеже веков! Опера его — в каком-то смысле, политический заказ. Но музыка прекрасна, а контекст эпохи — дело третьестепенное. Кому сейчас это интересно?

— Но знать не лишне...

— Да. Гендель еще, разумеется. Хоть он и чистокровный немец, но долго жил и работал в Лондоне. Вообще, получается, что английское барокко представлено немцем — это удивительный факт.

— А «нормальные» немцы? Не экспаты?

— Ну Бах. Понятно, что вершина. Я его очень люблю, искренне. Мне трудно говорить об образцовых исполнениях, я не специалист, повторюсь, но я лично очень люблю Глена Гульда. Прелюдия номер 10 ми-минор. Известная вещь, но мне нравится, как именно Гульд ее играл. Она для меня важна. Кстати, когда я для «Савелия» выбирал тему, то эта прелюдия была в «кастинге», да простят меня Бах с Вивальди... Долго не мог решиться, но все-таки выбрал Вивальди: хоть, может быть, в глубине и уступает Баху, но просто я хотел какой-то итальянской витальности.

Вообще, Бах очень разный: у него есть сюиты для виолончели, просто сюиты — все обожаю. Еще «Английские сюиты», «Страсти по Иоанну» — неземная история, одно из самых великих произведений. Но эту музыку просто так не послушаешь — надо готовиться.

— Многие барочные исполнители говорят, что эту музыку надо слушать живьем, а в записи что-то пропадает.

— Это бесспорно! Сиюминутное восприятие гораздо лучше и глубже. Я, правда, редко попадаю на концерты, потому что сам играю в театре по вечерам.

Из носителей предпочитаю винил. У меня есть Hi-Fi-вертушка довольно невысокого уровня — честно говоря, начального. Но Hi-Fi — это, как известно, ловушка: купил что-то одно и потом бесконечно подкупаешь все остальное.


— Любимая виниловая пластинка?

— Это просто: Гленн Гульд, «Гольдберг-вариации» 1955 года и вариант 1981 года.


— Ты слышишь разницу? В чем она?

— Если говорить об этом, то в 1981 году Гульд стал еще лаконичнее. Он вообще довольно скупо играл. Гульд не додумывает за тебя — он сам дает тебе возможность додумать. А это — высший пилотаж, я сам знаю это по нашим актерским делам. Самый класс — когда ты за счет минимума проявлений даешь максимум для зрителей. У Гульда музыка звучит в паузах. И в театре это самое сложное — поставить паузу. Об этом говорил еще Станиславский. Крик, бытовуха, скандалы, диалоги — это не так сложно. Поэтому «мхатовская пауза» так знаменита — когда на сцене ничего не происходит и, в то же время, происходит все.