Я не кинокритик и совершенно не собираюсь анализировать последний блокбастер Ридли Скотта с точки зрения «как снято» (такая рецензия на сайте уже есть). На мой дилетантский взгляд — шикарно. В прямом смысле: это шик.
Также не хочется уподобляться диванному аналитику/конспирологу, который будет тут рассказывать «а как там было на самом деле». Да хоть бы никак и не было, хоть бы все выдумано — мне это не важно. Интересный и умный, хоть и не очень глубокий и психологически спорный, фильм о предательстве. Что каждый периодически меняет белое пальто на кровавую мантию…
А как музыкального критика меня тут зацепила одна вещь: это вечные странные взаимоотношения музыки и моды. Точнее, индустрий музыки и моды. Почему? Потому, что тут символично: главную героиню Патрицию Гуччи (Реджани) в фильме играет Леди Гага, для которой это не первая роль, но и не сотая. Все-таки как актриса она пока что скорее приглашенная звезда.
Логично? Ну да: она и итальянских кровей, и темпераментна, и артистична, и сама эдакий засланец в мир моды. Наряды у неё модельерски-авангардные, имидж вообще из современного искусства (включая боди-арт, «рожки» на лбу, татуировки и т.п.). Да, и клипы как кино.
Но все-таки: шоу-бизнес и мир моды — это какие-то параллельные прямые. Вроде все близко, но что-то как-то настоящей любви не происходит.
Нет, конечно, и до Гаги были артисты, двинутые на моде, и прямо серьезно сотрудничавшие с топовыми кутюрье. Мадонна и Жан-Поль Готье, скажете вы и будете правы. Бьорк в экстравагантнейших неудобоносимых нарядах, включая знаменитое «платье-лебедь» от сербского модельера Марьяна Пейоски… И еще сотню таких коллабораций можно привести, просто мы с вами меломаны и не очень в этой теме. Про заработки поп-звезд на линиях/брендах одежды/парфюмерии имени себя я вообще молчу. Мода, можно сказать, делала молодых поп-музыкантов миллионерами в период кризиса звукозаписи начала 00-х.
Говорят: «модная музыка». Нормальный термин. Несимметричный: не существует «музыкальной модной коллекции», или это так, факультативно-локально. Хотя, как мы выяснили, фэшн-дизайнеры вдохновлялись и вдохновляются «луками» всяких неформалов: рэп, хип-хоп, хеви-метал 80-х, конечно же гранж, и, разумеется — рэп.
Панк-рок, прошу прощения, вообще начался в магазине «Sex», которым заведовали Вивьен Вествуд (будущий патриарх мира высокой моды) и Малкольм Макларен (будущий менеджер Sex Pistols). И кто сейчас об этом вспомнит?
Интересно подумать о перетекании идей от высокого к низкому. В искусстве авангард рождается у маргиналов в подвалах, потом долго торит себе дорогу наверх, в консерватории и концертные залы. В то время как «у моды это происходит быстрее и проще», считает фэшн-блогер Анжела Арутюнян.
«Потому что искусство — это добровольный выбор человека, а мода — выбор вынужденный! Когда человек просыпается с утра, хочет он этого или нет, он потребляет продукт модной индустрии. Перед выходом из дома он оденется. И не очень важно, в какой степени моден человек. Он в любом случае наденет вещь своего времени. Плюс-минус, конечно. Поэтому в моде переход быстрее происходит. Чем чаще потребление, тем больше перемен требуется. И все процессы здесь проще и непоколебимее. То, что сегодня показывает Gucci, завтра повторит Zara. Народ заинтересован, он требует. На искусство же влияния самой массы и влияния прочих продуктов, созданных человеком, намного меньше. Искусству позволено больше, чем моде».
Впрочем, Анжела оговаривается, что «Сейчас может быть и наоборот: мощный модный дом может взять у стрит-стайл <уличных тенденций>. А раньше такое и в страшном сне дизайнеру не приснилось бы! Но мода замкнута, поэтому внутри нее заимствования вынужденные. В искусстве одно вытекает из другого без вынужденных мер. Пример же тренда “из модного дома в массы” — это Bottega Veneta, которые пару лет назад сделали обувь с квадратным мысом, который сначала восприняли только модные инфлюенсеры, а народ только и делал мемы с фотографиями этой обуви, высмеивал тренд, откровенно плевался. Прошло два года, и обувь с квадратным мысом стала самой покупаемой. И не только демократичные бренды создают dupe (шмотки для людей с плохим вкусом, “лоховские”, — прим.ред.), но и прочие люкс-бренды предлагают этот же тренд, потому что спрос высокий».
В фильме, кстати, есть неочевидная метафора родства двух индустрий — как музыка и мода стали товарищами по несчастью. Патриция замечает у служанки сумочку Гуччи, интересуется, где бедная женщина взяла такую роскошную вещь, «в каком бутике». Ответа два: «муж подарил», и бутик-де этот на вещевом рынке. Придя на этот нью-йоркский «Черкизон» (а вы думаете, что такое фэшн-днище только в ельцинской России существовало?) Патриция обнаруживает целые прилавки сумочек и обуви с узнаваемыми логотипами: две соединенные буквы G.
В фильме это, понятно, метафора того, что лейбл в прямом смысле вышел в тираж, стал непрестижным — как можно гордо носить нечто ценою в пару тысяч долларов, если в этой вещи все будут видеть ширпотреб за двадцатку с черкизона? И как начало непонимания и полного разлада Патриции с мужем, Маурицио Гуччи, который замечает, что и сам бы носил эти подделки, ибо они неплохого качества, а за свою цену так и просто — выгодное приобретение. Впрочем, пиратство — признак любви народной. Как говорил Оскар Уайлд — подражание есть самая искренняя форма лести.
И тут видно, что разделяет эти два мира. Все-таки фирмовая вещь превосходит подделку чисто физически: материалы лучше, доля ручного труда, контроль… Только не заливайте мне про то, что «сейчас в Китае все лейблы отшиваются». Во-первых, не все, во-вторых, «китай» весь разный, причем именно из-за того, кто именно им заказывает и что. То есть: как это контролируется.
Контрафактные же CD, как мы с вами знаем по собственным ушам, звучат точно так же, как «родные», с которых они спиратированы. Если, разумеется, речь не идет о браке или всяких манипуляциях типа «сжать и засунуть три альбома на одну болванку». Честные аудиопираты — оксюморон! — все делают точно. Нечестные кутюр-пираты — так, чтоб при примерке шмотка не развалилась сразу, ну, а там хоть трава не расти…