Когда американец Крейг Хэнди впервые приехал в Россию — тогда еще молодую-независимую-демократическую, «open minded», но с очередями, инфляцией и бандитами, — он был молод, мускулист, энергичен и носил толстенные дредды до пояса. Эдакий «молодой лев», как принято называть крутых джазменов. Хэнди дудел в свой винтажный тенор-саксофон с драйвом. Звук — «мясо». А он сам — свежая кровь…
Неспроста здесь этот откровенно звериный дискурс: лев, мясо, кровь. Таков уж Крейг Хэнди. Мощный, точный, инстинктивный. А с годами ушел вглубь.
И я сижу в джаз-кафе перед очень спокойным, скромным, седоватым гигантом. На коленях у него лежит его «дудка» — тенор-саксофон светлой меди с патиной и вытертыми добела клавишами. Мои простые вопросы об эпизодах его музыкальной карьеры быстро перешли в рассуждения о творчестве и чуть ли не судьбе человечества. Но начали все-таки с простого-технического.
Когда ты впервые попал в Россию и как тут прижился?
Впервые я приехал в вашу страну в 1991 году в составе Charlie Mingus Epitaph. Там играл русский басист Борис Козлов. Запланирован был большой тур…
В не самое спокойное время! Была какая-то сложная история с твоим визитом?
О да, время было… замороченное! В разгаре glasnost`, я помню. Наш визит откладывался чуть ли не год, посольство нам бесконечно говорило: «We’re not sure». В смысле — едете или не едете, неизвестно. Короче говоря, билеты нам выдали чуть ли не за минуту до запланированного вылета.
Первый концерт — в зале Чайковского. Чудесный зал, прекрасная публика. Борис сводил нас на некий, мне кажется, черный рынок. За подарками, сувенирами. В городе было ничего не «достать». А Борис вообще у нас «поработал» бесплатным гидом. Говорит: «мой город, я тут все знаю!» Так и было.
Потом меня отдельно приглашал сюда Олег Бутман, брат Игоря… В клуб Игоря Бутмана. Мы там, помню, играли с Иваном Фармаковским. Потом я работал с Арком Овруцким, прекрасным басистом. Правда, он из Украины и живет в Нью-Йорке. Но он мне помогал с российскими выступлениями.
То есть ты многих знаешь?
Конечно: Саша Машин, Виталий Головнев — со многими поиграл. Игоря Бутмана особенно уважаю — он тут очень многое сделал лично, организовал своими силами. Он вообще любит джаз и сам прекрасный музыкант.
Как ты нашел свой звук саксофона?
Очень просто: зафанател от Декстера Гордона! Вообще, начинал я учиться играть на фортепиано, мне было восемь лет и я полгода прозанимался — и бросил. Взялся за гитару — тоже бросил, потому что мозоли болели (смеется). Добрался до тромбона — но он оказался дико сложным. Выяснилось, что нужно заниматься каждый день и помногу! И тут я услышал Декстера Гордона, и мне попался саксофон — он оказался для меня легким. Вот так все сошлось!
Родители поддерживали желание играть?
Да, очень, причем играть именно джаз. Отец покупал очень много пластинок — у нас их были тысячи: классика, джаз, разное латино, от Южной Америки до Нью-Йорка, а также Carpenters, Майкл Джексон, Кэрол Кинг, еще соул и r'n'b… Единственное, чего я не слушал — это рок-н-ролл!
Почему он тебе «не зашел»? Или ты не хотел бунтовать против вкусов родителей?
Да не в этом дело, мне просто самому не нравилась и не нравится энергия рока — он для меня слишком агрессивный. Как по мне — джаз гораздо более выразительный, интересный и многогранный! Но при этом — никакой злости и агрессии.
Вот сейчас в свои сорок-с-чем-то я с тобою соглашусь, пожалуй… Но для подростка такое отношение необычно.
Ну, правда: Арт Тейтум, Майлз Дейвис и все великие — это мои подростковые кумиры. Правда, слушаю Джими Хендрикса. Да и Литтл Ричарда с Чаком Берри не избежал. Но вот группы 70-х вроде Kiss или Def Leppard — это совсем не мое. Дело вкуса, чему тут удивляться.
Кстати, отец не приучил меня к корневому блюзу — эти записи он не собирал. А слушал их мой дядя, вот у него все было: Лайтнин Хопкинс и так далее. Это мне нравится. Короче говоря, наслушанность у меня была очень широкая. Вообще, с детства у меня в голове звучит музыка, я представляю себе ее идеальный саунд. Представлял даже до того, как начал играть на саксофоне. Я сам не играю на трубе, но знаю, как должен звучать трубач.
Формально ты много обучался?
Нет, год отходил в музыкальный колледж. Кстати, там меня удивило: студенты вообще не представляют, как должна звучать музыка, как они хотят, чтоб она звучала. Нет такого у них в голове. Для меня это удивительно. Зачем мы тогда вообще всем этим занимаемся?
Наверное, ты упорно занимался инструментом?
Да не так что бы много, честно говоря. И это было ошибкой. До сих пор думаю: ну почему было не заниматься больше раз в пять, куда ты время тратил? Это же все боком выходит — достиг бы более значительных результатов и гораздо раньше, если бы дурака не валял…
Когда приехал в Нью-Йорк, повезло работать с великими: Арт Блейки, Херби Хенкок, Рой Хейнс, немного Ди Ди Бриджуотер… Много клубов было, много возможностей.
Какая цель была, куда «работать устроиться»: играть в крутом составе или с вокалистом-звездой?
В группе! Правда, мечтал поработать с Сарой Воэн. Но я очень стеснялся как-то с ней связаться. Она приезжала в Нью-Йорк, выступала в клубе Blue Note, и я как-то боялся купить билет и зайти предложить свои услуги. Чушь, конечно, нельзя так! Себе 20-летнему я бы сказал: «иди, знакомься, делай что-нибудь!»
Всегда найдутся триста причин, чтобы себя отговорить от чего-то, чего действительно хочется. Впрочем, некоторые и в зрелом возрасте не знают, чего хотят. Короче, надо слушать себя, свой внутренний голос — и больше никого. Чарли Паркеру тоже говорили: играешь неправильно, звучит плохо. А он плевать хотел. Если слушать людей — ничего нового не создашь.
Как пришла идея заняться сольным творчеством, собрать свою группу?
Ну, далеко не сразу она пришла. Долго шла (смеется). Надо было раньше начинать, я это сейчас понимаю. Потому что я был молод, а молодые интереснее публике. К тому же рекорд-бизнес сильно изменился. Когда я был молодым, существовали рекорд-компании, и они занимались музыкантом — курировали таланты, так сказать. «Мы верим в эту девчонку, а в этого парня не верим».
Сейчас ничего подобного нет. А я хочу делать то, что интересно мне. Поэтому приходится все делать самому! Правда, мой последний студийный альбом «Craig Handy & 2nd Line Smith» вышел на Sony, но это было семь лет — тогда было трудное время для компании. А я не знал, что у них там кадровая неразбериха — никто толком не принимает никаких решений… Я сам виноват, должен был сам лучше заниматься альбомом.
Тем не менее, заметный релиз. Что в планах?
Сочиняю новую музыку. Играю со своей группой, в которой есть орган и сузафон — такого состава ни у кого нет! Новое мы играем, коммерческое или какое — я не знаю. Новое создавать трудно — все время кажется, что до тебя все сказано. Но такого состава точно ни у кого нет!
Снимаю серию эпизодов про выдающихся джазменов. Им есть что сказать — важного. И надо их запечатлеть. Приходим с оператором в клуб, снимаем там все, беседуем с артистом, потом монтируем эпизод — так собирается серия. Продадим на Netflix или еще кому-нибудь.
Получил грант на написание сюиты. Восемь частей, общая концепция: похищение и торговля людьми. Миллионный человеческий трафик в мире!
Господи, откуда такая идея?
Это известная проблема. В современном мире нельзя говорить «а мы не знали». Сейчас вся информация доступна.
Художник должен чувствовать дух времени — Zeitgeist?
Именно. В противном случае я просто играю какие-то красивые ноты, которые ничего не значат. Я хочу расширить роль музыки, которую я умею играть, и распространить то, что хочу сказать. Я не хочу, чтоб после моей смерти про меня говорили: «а, этот, который неплохо играл приятные нотки для хороших людей».