Начало века, радиоточка, музыкальная программа про зарубежную эстраду. Еще два десятка лет назад «Радио России» оперировало такими терминами. Ведущая сладко-баюкающим голоском увещевала слушателей, что есть-де один замечательный певец, универсал, исполнитель оперных хитов, которого так любит публика, но вот незадача — не жалует критика!
Ах, эти музыкальные критики, все им подавай чего-то особенного, эдакого, то есть — сложного, противного… А тут вот: есть классный, красивый мужик, душа нараспашку, харизма, ну чего ж им еще надо. Может — подмигивание чувствуешь даже по радио — завидуют, а?
Я чуть не расплакался от стыда и умиления. Ибо сам был тогда таким вот критиком — молодым корреспондентом отдела культуры деловой газеты, который ходил по всем концертам да выискивал, чего б такого саркастичного написать. Может, я тоже — просто завидую? Ну поставь же, поставь хоть пол-песни героя программы, — взмолился я.
Поставили. Понесся опереточный хит. В таком вот виде: голос — плоский, фразировка неинтересная, аранжировка — разве что не на «расческе». Типичный галимый кроссовер-продукт. В те годы классические лейблы гонялись за вот этой вот ахинеей: после успеха EMI Classics с Ванессой Мэй каждый хотел заиметь свою Ванессу Мэй. Красивую девушку с инструментом. Шикарного мужика за фоно.
Время все расставило по своим местам. Рекорд-бизнес на музыкальном рынке сжался до одного прилавка. Кроссовер-проектами больше никто не занимается. Ванесса Мэй — девушка объективно талантливая! — записала несколько приличных поп-альбомов. А газеты с «критикой» тоже сгинули.
Но эта вот народная «мудрость» про «не любят критики» — жива. Какие-то вымышленные критики кого-то не любят, ах-ах, вот козлы-то завистливые! Это супераргумент для того, чтобы послушать артиста. Отринув снобизм. Объективно. Я прав?
Нет.
Логика тут такая: похвала лучше отрицательной критики. Вот у меня лично: плохой музыкальный слух, я не занимался сольфеджио, я не умею петь, я вообще не люблю вокальную музыку. Но я слышал энное количество певцов, мне есть с чем сравнить. А если я напишу, что какой-нибудь Андреа Бочелли — плоский и скучный, то меня закидают тряпками. Но если напишу, что он шикарный певец и красивый мужчина — никто не скажет свое веское «на вкус и цвет, а поет херово».
Вроде как похвала объективнее, она правильнее… но она вредна. Потому что добрые слова могут маскировать всяческую распиаренную бездарность. Скажем, человек хочет послушать оперный вокал — кто-то должен ему объяснить, что ария Ленского у Баскова, может, и прекрасна, но есть и другие варианты.
Раньше умным был тот, кто владел информацией. В наше время: тот, кто умеет отсекать ненужное. Распиаренных звезд, в частности. Тот, для кого хайп — как шум за окном.
Хайп, фанаты… Знаю одну фанатку Теодора Курентзиса, которая ходит почти исключительно на его концерты. Ездила в другие города и страны. Конечно, это дирижер, которого уважают коллеги, обожают слушатели, описывают в восторженных текстах коллеги-журналисты. Статусная звезда.
Так вот, та фанатка в юности фанатела от Димы Билана. Еще раньше — от дуэта «Руки Вверх». За ними тоже ездила. Такая вот фанатка по жизни. Она толком не знает, чем там махает Теодор Боголикий, в смысле — какими произведениями дирижирует. Ей это неважно — главное, что он такой худой, стройный, брюнет, дерганый, иностранец.
Развитие вкуса налицо, но как ее восторженное мнение сконвертировать в полезную информацию? Спроси ее, какая лучшая запись Моцарта или Малера — она скажет, что та, которой дирижировал Теодорчик. Как в том фильме про Чапаева: Василь Иваныч, а ты за какой интернационал? А за тот, где Ленин.
Кстати, о классиках литературы. «Случалось, летним утром вплывала в нашу классную бабушка, Ольга Ивановна Вежина, полная, свежая, в митенках и кружевах: "Bonjour, les enfants", — выпевала она звучно, и затем, делая сильное ударение на предлогах, сообщала: "Je viens de voir dans le jardin, près du cèdre, sur une rose un papillon toute beauté: il était bleu, vert, pourpre, doré, — et grand comme ça".*
"Живо бери рампетку, — продолжала она, обращаясь ко мне, — и ступай в сад. Может, еще застанешь", — и уплывала, совершенно не поняв, что попадись мне такое сказочное насекомое (даже не стоило гадать, какую садовую банальность так украсило ее воображение), то я бы умер от разрыва сердца.
<...> Помню еще: хватился я однажды сачка, вышел искать его на веранду и встретил откуда-то возвращавшегося с ним на плече, раскрасневшегося, с ласковой и лукавой усмешкой на малиновых губах, денщика моего дяди: "Ну уж и наловил я вам", — сообщил он довольным голосом, как-то свалив на пол сачок, сетка которого была поближе к обручу перехвачена какой-то веревочкой, так что получился мешок, в котором кишела и шуршала всякая живность, — и Боже мой, что тут была за дрянь: штук тридцать кузнечиков, головка ромашки, две стрекозы, колосья, песок, обитая до неузнаваемости капустница да еще подосиновый гриб, замеченный по пути и на всякий случай прибавленный». Это из романа «Дар» Владимира Набокова. Вы поняли, о чем я.
В искусстве глупо быть неискушенным. Плохо быть простодушным. Неправильно это — пошлое и избитое принимать за душевное и правдивое.
И еще. Сильное произведение выдерживает любую критику, исходящую и от самых искушенных. Что это все, в конце концов? Слова, слова, слова…
_____
* Доброе утро, дети… Я только что видела в саду, возле кедра, на розе необычайно красивую бабочку: синюю, зеленую, золотистую — и вот такую огромную.