Тигран Амасян (Tigran Hamasyan) — новая звезда мирового джаза и, похоже, его будущее. То, что и как играет Амасян, тридцатилетний уроженец Армении, поживший в европах и Америке, не играет больше никто в мире. Это — уникальный сплав разнообразнейших музыкальных влияний, который при этом находится в странной зоне между драйвом и медитацией. ECM, Nonesuch — альбомы Амасяна выпускают такие лейблы, работа для которых — уже знак качества и полнейшей творческой состоятельности. Нечасто до нас доезжают новые и актуальные джазовые звезды. Тигран Амасян — счастливое исключение. 21-го мая он сыграет в Москве, в концертном зале Центрального дома художника. Я позвонил Тиграну во Францию, чтобы поговорить о его феноменальном новаторстве, студийной работе и Серже Танкяне из System of a Down.
— Технический вопрос: что будешь играть в России?
— Материал последнего альбома «An Ancient Observer». Это сольный фортепианный альбом, выпустил его Nonesuch.
— У тебя необычная судьба. Как и когда ты начал заниматься музыкой?
— Я начал заниматься музыкой в Армении, где прожил до 16 лет, потом переехал в США.
Я родился в городе Гюмри в 1987 году, он тогда назывался Ленинакан. А как раз в 1988 у нас случилось страшное землетрясение. Время было жуткое, тогда все проблемы сошлись: распад СССР, война с Азербайджаном, землетрясение… Но моя семья оставалась какое-то время в Гюмри, потом, когда мне исполнилось девять лет, мы наконец перебрались в Ереван. А там я познакомился со своим дядей, который серьезно взялся за мое музыкальное образование. Он и сам меня наставлял, и находил мне лучших педагогов. Именно дядя привел меня к Ваагну Айрапетяну — он, кстати, часто играет в Москве.
— Да. Фантастический музыкант.
— Мой любимый пианист в стиле бибоп! Мне повезло, что он согласился меня учить. Благодаря ему я понял, как на самом деле играть джаз по-настоящему, потому что до того мне только казалось, что я знаю джаз. Тут я понял импровизацию, стал снимать Бада Пауэлла и Телониуса Монка и в итоге начал сочинять сам.
Меня пригласили выступить на Втором ереванском джаз-фестивале с одной всего лишь пьесой, но поставили перед пианистом по имени Стефан Кошоян. А он — арт-директор нескольких фестивалей во Франции. Он послушал мое выступление и просто пригласил спустя год с чем-то выступить у него на фестивале во Франции. Так я попал в Европу.
— Понятно. А как ты там зацепился, получил контракты с важными лейблами?
— Мой первый альбом «Red Hail» выпустил французский Nocturne, потом лейбл поменял название на Plus Loin. Там же вышел «New Era» и «World Passion». В общем, три первых альбома сделал для этой независимой компании, у которой дистрибуция через Harmonia Mundi. И все это время я давал концерты, вот так, наверное, сделал себе имя. Потом в 2010 уже мейджор, Universal France, предложил контракт. Там вышел сольный «A Fable», «Shadow Theater». В одно и то же время делал по альбому для ECM и для Nonesuch.
— Считается, что во Франции важно, чтобы тебя выпускал какой-нибудь хороший лейбл, в отличие от США, где никому ничего не надо и все сами себя выпускают. Так?
— Да. Как я вижу эту ситуацию: нам, артистам, все эти лейблы нужны для престижа только, если говорить откровенно. Ситуация на рынке очень плохая, артистам лучше самим выпускать — так больше заработают. Но вообще начинающему все-таки какая-то рекорд-компания для начала нужна. Мои знакомые музыканты все на контрактах, они это сами выбрали, чтобы заниматься только музыкой и вообще ни о чем другом не думать. Вот Nonesuch меня как-то продвигает, но добиться этого стоило определенных усилий. Мой агент им говорит: «Вы как-то продвигайте альбом, вам же надо что-то продавать. А то будете всю жизнь сидеть на стуле ровно в мечтах о Леди Гаге и Бейонсе». То есть тут где-то тоже надо применять дипломатичное давление (смеется).
— На твоих альбомах, например, «Mockroot», очень сложный саунд. Какие студии ты предпочитаешь?
— Конкретно «Mockroot» создавался в Studio de Meudon во французском Медоне. Там очень хорошо фортепиано пишут. Саунд начинается с музыкантов, это очевидно! Скажем, у барабанщика — свой особый звук. Плюс дело в том, какие инструменты он использует — томы, тарелки, использует ли пэды и так далее. Сложно, реально! С басистами — та же история: какие примочки, октавер, и так далее.
— И с чего начинается твоя картина звука?
— Конечно, это все должно соответствовать собственно музыке, которую я написал, ее требованиям. И звуку фортепиано (смеется). На самом деле мы с музыкантами упорно и долго работаем, разбирая произведение. Что басист будет тут играть, каким звуком, с дисторшном, октавной педалью? А может, басист тут вообще не нужен... И так далее.
Короче, первое — это выбор музыкантов. Когда ты их выбрал и уже пишешься, то начинается мучительный выбор звукорежиссера. Скажем, на «Mockroot» и на новом «Ancient Observer» я работал с совершенно удивительным мастером, французом по имени Антуан Гайе. Волшебник (смеется)! Он работал с кучей поп-артистов, в частности, с M83. Знаешь?
— Да. Это электроника.
— А ну и что — он чувствует, что тебе нужно, и он открыт всему. На «Mokroot» он нам, я считаю, невероятно крутой звук сделал. Там много компрессии, своеобразный звук барабанов и фортепиано. Мы морочились очень много времени. Я хотел, чтобы этот альбом продюсировал человек из поп-мира, а не из джаза. Человек из джазового мира скорее всего сделает как надо, как он считает правильным для джаза. Джазовые ребята пишут фортепиано прекрасно, но я не хотел, чтобы и все остальное звучало традиционно. А Антуан предложил разные подходы.
— Мне кажется, поветрие у джазовых музыкантов нанимать поп-продюсеров — от Бреда Мелдау.
— Да, он пригласил на запись альбома «Largo» (2002) Джона Бриона, что было довольно необычным.
— Как тебе удалось в своей музыке сплавить все: армянский фолк, тяжелый рок, классику, электронику?
— Ну, для меня все начинается в композиции. Основа — классическая композиция плюс импровизация. В какой ящичек положить получившуюся пьесу? В новом сольном альбоме такая же концепция и тот же способ письма, как в «Mockroot», но это все равно другая музыка. Решения находятся по-разному. Так, на «The Cave of Rebirth» я записал фортепиано и голос, а потом мне показалось, что тут нужен какой-то ритм, перкуссионный звук. Я начал просто барабанить по столу. То есть в саунде ничего особенного нет — голос, фоно, перкуссия. Это — самый перепродюсированный трек на альбоме!
— У тебя есть пьеса «Leninagone». Это что значит — Ленинакан?
—Ну да (смеется)! Игра слов — Lenin is gone, «Ленина нет». Это про моих ровесников, кто пережил землетрясение в Спитаке и Ленинакане.
— В то время мы на помощь вам в школе деньги собирали. Пять копеек, десять — кто сколько мог. Так дети становились гражданами.
— Весь мир помогал, да...
И еще немного об армянской теме. Как тебе работалось с Сержем Танкяном?
— Прекрасно! Он гений. Я обожаю все альбомы System of a Down, но первые три — это просто шедевры. Конечно, круто было мне познакомиться с кумиром, тем более работать с ним. Я жил в Лос-Анджелесе шесть лет, где-то с ним пересекался, потом он позвонил и попросил заехать послушать, что он насочинял. Он хотел какой-то экспериментальный джаз. Он очень милый человек, я послушал музыку и стал помогать ему в его проекте.
— А будущий System of a Down каким будет, расскажи, если знаешь?
— Как минимум несколько композиций будут замечательными, это уж точно. Остальные — не знаю (смеется). У всех свои взлеты и периоды, так сказать, затишья… А Сержу приходится конкурировать с самими собой!