В этом году исполняется полвека гастролям оркестра Дюка Эллингтона в СССР. Абсолютная сенсация для тех лет — осенью 1971 года великий джазмен, композитор и бэнд-лидер с его биг-бэндом выступили в Москве, Ленинграде, Минске, Киеве и Ростове.
В Минске прошло больше всего концертов: восемь штук. Время: с 20 по 27 сентября. Дворец спорта столицы Белорусской ССР был забит до отказа. Как, впрочем, и во всех других городах советского турне. Эти гастроли навсегда останутся в памяти советских людей. И, конечно, они стали страницей в летописи мирового джаза.
Дюк считал себя посланцем мира — посланцем в прямом смысле пресловутого Госдепа США, который и ведал всякими подобными культурными интервенциями. Ради дела мира Дюк возил свой оркестр по разным странам — в частности, на Ближний Восток. Приехав в СССР, он удивился тому, что его музыку здесь хорошо знают и по-настоящему любят.
Детектив в стиле «свинг»
Интересно, что эти невероятные гастроли сохранились не только в коллективной памяти. Несколько лет назад нашлись и документальные подтверждения такого чуда. Что в нашу эпоху фейков довольно важно. А именно: наконец, нашлась неполная запись одного концерта в Москве. Как — это отдельный детектив.
В Москве оркестр дал два концерта в Лужниках. Все известные записи, которые там делались — из-под полы, на бытовые магнитофоны. В Луже, конечно, были хорошие радиорубки, но почему-то считалось, что именно эти два вечера не записывались.
Московский издатель Андрей Гаврилов озаботился тем, чтобы найти хоть какие концы и убедиться, что тема «Дюк в Москве» для звукозаписи закрыта навсегда. Но вышло наоборот. По его собственным словам, Гаврилов вычислил звукрежа, работавшего в один из дней, нашел его адрес, но того уже не было на свете. Упорный издатель нашел — с трудом — его сына: вдруг тот что-то знает?
Сын-антимеломан сразу сообщил, что выбросил весь отцовский архив: квартирка маленькая, семья растет. Гаврилов еще пару раз позвонил ему с безнадежным вопросом «а может, нашлось чего?» — и… действительно нашлось! В ходе генеральной уборки, на антресолях: пять пленок, одна с пометкой «Д.Э.». Именно в момент звонка издателя пленки уже выносились на помойку из маленькой хрущевки. Гаврилову поставили условие: забрать ленты через полчаса.
«Послушать дома это было не на чем, потому что это была профессиональная запись, профессиональные рулоны, профессиональная аппаратура. Но на следующий день уже утром я был у одного своего знакомого в студии, он не так дрожал при виде этих рулонов, как я, но он прекрасно понимал ценность того, что я принес, — рассказывал Гаврилов на радио «Свобода». — В пятой коробке лежала пленка, на которой, когда мы поставили, раздались те самые звуки... концерт Дюка Эллингтона в Москве. Тот звукорежиссер, к сожалению, сохранил не весь концерт, он сделал нарезку своих самых, наверное, любимых вещей или тех тем, которые ему показались интересными и знакомыми — из трехчасового концерта сохранился час. Это как стакан, вечный вопрос: наполовину полон или наполовину пуст. Главное не то, что потеряно два часа московского концерта, главное то, что у нас есть целый час музыки Дюка Эллингтона, которая исполнялась в Москве в 1971 году».
Вот что вспоминает наш знаменитый историк джаза Алексей Баташев: «Перед отлетом в СССР друзья Дюка Эллингтона провожали его… Его провожал весь джазовый мир в Нью-Йорке! Продюсер Джордж Авякян написал мне письмо с фотографией...» По прилете «...Дюк Эллингтон увидел меня среди встречающих, подошел, обнял и поцеловал. Я был страшно удивлен! Но спросил: можно ли прийти на репетицию? "No objections", — ответил он такой вот странной фразой. Почему он был так добр ко мне — я не знаю, я не переписывался с Дюком, хотя с другими американскими музыкантами состоял в переписке, я ведь и сам был музыкантом… Заслуга, я думаю, Джорджа Авякяна, моего друга: может быть, он рассказывал Дюку обо мне, показывал фото... Я позже спросил Дюка: когда вы летите в Петербург? Он ответил, что через несколько часов, и вдруг предложил: а вы ж можете с нами полететь, это ж обычный пассажирский рейс». Баташев бросился в кассу, купил билет на этот рейс и весь полет общался с великим Эллингтоном и его музыкантами.
Американские джазмены в «совке» в глухой застой — это, наверное, очень круто и до абсурда весело. «В Ленинграде, — вспоминает Баташев, — одна из встреч проходила в каком-то зале с громадным силуэтом Ленина и лозунгами типа “идеи партии/ решения съезда — в жизнь”, что-то такое… Эллингтон сфотографировался на фоне Ленина и лозунгов, и эта картинка обошла издания всего мира».
Дюк посетил Эрмитаж, где внимательно разглядывал французскую и русскую живопись. «У него было такое напряжение во взгляде, которое свидетельствовало о его настоящем интересе к мировому искусству». А сам маэстро был удивлен аншлагам, ажиотажу и, вообще, теплому приему для него и оркестра. Он даже не представлял, насколько они здесь популярны. Даже — любимы. «I Love you madly», — говорил он женщинам-коферансье. А на бис оркестр все время играл что-то разное, особенное — так сказать, вне меню.
«Раз по десять вызывали на бис! Некоторые наши концерты продолжались по четыре часа, и никто не жаловался!» — писал потом сам Дюк. И Дюк играл с нашими джазменами на частном приеме, пообщался с композитором Хачатуряном…
Баташев подчеркивает важность таких профессиональных контактов: «По тем временам это была очень редкая встреча, <чтоб> русские музыканты и американские <джазмены>. Наши музыканты смотрели на руки Дюка, когда он играл на пианино: какую он ноту берет, каким пальцем».
Редкая — это мягко сказано: контактов-то почти не было, только переписка таких фанатиков, как Баташев или Герман Лукьянов. Кстати, подобные виртуальные дружбы описывал Василий Аксенов в некоторых своих романах — там это выглядит как какой-то магический реализм. Но это правда.
Выдающийся американский композитор
Такой и есть. Великий джазмен, фактически — создатель феномена джазового биг-бэнда. Один из самых значительных мелодистов прошлого столетия. Его мелодии живут и прекрасно себя чувствуют в веке нынешнем, спустя тридцать пять лет после кончины автора, неподражаемого Эдварда Эллингтона по прозвищу «Герцог».
На белом свете нет, наверное, такого человека, который никогда бы не слышал хоть одну его пьесу. Все эти «Solitude», «Don’t Mean a Thing (If It Ain’t Got That Swing)», «Don’t Get Around Much Anymore», «I Got It Bad (And That Ain’t Good)», «Mood Indigo», «I’m Just A Lucky So-And-So», «Money Jungle» известны по сотням интерпретаций в разных стилях и жанрах — поп, рок, лаунж и так далее и тому подобное. Особенно «Caravan», проклятье ресторанных лабухов: если им заказывают «джаз», значит, надо играть сей пряный квазивосточный напев.
В пантеоне джазменов Эллингтон на самой вершине. В пантеоне «серьезных» композиторов тоже не в самом низу. Словарь Гроува, энциклопедия академической музыки, под статью про Эллингтона отводит половину колонки — практически столько же, сколько у феноменальных композиторов-минималистов. Точнее, про Дюка чуть меньше, чем про Филиппа Гласа, но на треть больше, чем про Майкла Наймана.
Странный гений
При всей безумной непреходящей популярности и колоссальном влиянии на музыку XX века до сих пор не очень понятно, кем же на самом деле был этот американец смешанных кровей, Эдвард Кеннеди Эллингтон, еще в детстве сам себя наградивший хвастливым прозвищем Duke — «Герцог». Кем он был — гением-самоучкой, авантюристом от музыки или талантливым менеджером, умевшим «строить» всех для любого дела, в том числе себя самого?
Теоретик джаза Джеймс Коллиер, автор самой авторитетной книги о музыканте, считал, что настоящего дара, «искры Божьей», у Эллингтона не было. Доводы просты: «Ему не хватало мелодической изобретательности Бикса Бейдербека или Джонни Ходжеса. Многие из знаменитых мелодий Дюка подсказаны ему музыкантами оркестра. У него практически нет чувства крупной формы, понимания музыкальной архитектуры произведения. …
Обладая безупречным чувством метра и пользуясь репутацией блестящего джазового пианиста, Эллингтон, однако, не обладал тем развитым ритмическим чутьем, свойственным, скажем, Луи Армстронгу, Бенни Гудмену или Лестеру Янгу, которое позволяет оживить свинговой пульсацией даже простейшие и примитивнейшие мелодии».
По мнению Коллиера, все дело в «особенностях личности Эллингтона. Он высекал свои творения не резцом подлинного таланта, как, например, Армстронг или Чарли Паркер. Его инструментом был его характер. Натура — определяющий фактор его завоеваний».
Дети индиго
Эдвард Кеннеди Эллингтон родился 29 апреля в городе Вашингтон. Предки его родителей были рабами (с примесью индейской и белой крови), сами же Джеймс и Дейзи были вполне нормальным крепким средним классом. Почти как белые люди.
Будущий «Герцог» Дюк (это прозвище он придумал себе еще в детстве, самонадеянно предсказывая себе великую судьбу) не испытывал никаких комплексов относительно своего цвета кожи — наоборот, он с детства гордился своей расой, но старался выглядеть опрятно и говорить на правильном литературном английском, «чтобы нас уважали!»
Мама Дейзи носилась с ним, как с сокровищем. «<Ко мне относились так> как будто я был особенным. Мать говорила: тебя, Эдвард, благословил Господь», — вспоминал музыкант много лет спустя.
Рисуй, Моцарт
Как и положено столичному жителю из приличной семьи, Эдварда отдали учиться на фортепиано. Дело совершенно не пошло: будущий гений прогуливал занятия, ничего не учил, скучал. Заставить «благословенного» ребенка делать что-то, что ему не по нраву, было совершенно невозможно — и родители освободили его от занятий музыкой. Но вскоре у Дюка открылся очевидный талант к рисованию.
Рисовал он уверенно, правильно и с удовольствием: вообще, любил делать то, что получается само, что само идет в руки, над чем не нужно пыхтеть и трудиться. Успехи были вполне осязаемы: ему предложили место и стипендию в художественном колледже. Роскошное предложение было им отвергнуто. Им уже полностью владела музыка, на которую в детстве он так легкомысленно «забил».
Вот такая вот музыка
Как это случилось? Да совершенно случайно: где-то когда-то он услышал пианиста, «лабавшего» не то рэгтайм, не то нечто танцевальное. Не важно, что — важно, что около рояля стояло несколько прекрасных девушек, смотревших на пианиста влажными глазами. Пианино — инструмент соблазнения? Отлично, берем!
Не важно, что мы с трудом можем сыграть мажорную гамму, не говоря уже об импровизации в модной «страйдовой» манере — что-то да придумается! Оно действительно придумалось: аккорды в левой руке, мелодия в правой — чего еще надо?
Невероятно, но настоящий джаз он услышал только в 20 лет. В Вашингтон тогда приехал некий Сидней Беше (им еще предстоит поработать вместе), игравшего ту самую аутентичную музыку Нового Орлеана, от которой сходят с ума все Штаты.
Дюк сразу зафанател. Более того, решил, что вот именно такое и надо играть, именно такое. Но не сразу. Сперва он с группой единомышленников-музыкантов, называвших себя The Washingtonians, перебрался в Гарлем («Гарлем освещался в нашем сознании просто волшебным светом. Мы должны были попасть туда»).
Будущий гениальный оркестр обеспечивал музыкальное сопровождение для неких шоу в жанре, который сейчас назвали бы «софт-порно». Их экзерсисы полушутя-полупрезрительно называли «джангл».
Хотя какие-то мелодии Дюк сочинял еще в детстве, но композитором стал только в Нью-Йорке. Опять-таки потому, что, во-первых, сочинять было нужно, а во-вторых, это получалось. В-третьих, «еще в первые месяцы моего пребывания в Нью‑Йорке я выяснил, что предложить свою песню в бродвейское издательство может кто угодно. И я пристроился к колонне в паре с Джо Трентом, отличным парнем, знакомым с издательскими порядками. Ему понравилась моя музыка, а сам он сочинял хорошие тексты».
Очень скоро им удалось пристроить песню «Blind Man's Buff», со временем еще несколько, а потом «Вашингтонцы» выпустили пластинки с этими композициями. Мировой славы оставалось ждать недолго. Все остальное — история.
Упорядоченный хаос
Эта самая мировая слава не изменила Дюка. Он всю жизнь сочинял в хаосе, «на коленке» и «под дедлайн». Сочинял прямо на репетициях, вместе со всем оркестром, тут же на оркестре проверяя свои идеи, поскольку нормальные-то партитуры он писать не умел. Но, как говорил Фрэнсис Бекон, «хромой калека, идущий по верной дороге, может обогнать рысака, если тот бежит по неправильному пути».
«Ничто не мотивирует меня так, как сроки», — говорил Дюк. Из этого многие исследователи творчества музыканта заключают, что им руководило не вдохновение или потребность художника в высказывании, а соображения сугубо практические. Но лихорадочная работа и быстрое тестирование идей на оркестре приводила к тому, что оркестр этот звучал как ни один другой.
«Эллингтоновский звук» — это почти официальное определение и совершенно точно тот эксклюзив, которого нет ни у кого. Оркестр Эллингтона существует до сих пор, им руководит внук Дюка, Эдвард, а музыканты там — самые отборные. И хотя играется все по «родным» партитурам, но того абсолютно кайфового, пряного медового звучания уже, в общем, нет. Почему? Отсутствие Дюка — один нюанс, который меняет все.
Кто-то из его коллег говорил, что «единственный инструмент, на котором Эллингтон умеет играть по-настоящему виртуозно, это оркестр». Шутка с двойным дном: оркестр ведь не деревянный ящик с клавишами и струнами — это прежде всего живые люди. Эдвард Эллингтон говорит, что «дед мой был настоящим дирижером… Но дирижировал он не только своим оркестром. Он распоряжался множеством людей. Своими близкими, прежде всего».
Основной инстинкт
Любитель гульнуть, Дюк Эллингтон не скрывал, что подростком снова стал учиться играть на фортепиано потому, что на музыкантов западали девушки. В одном позднем интервью ироничный и вечно отшучивающийся Дюк с нехарактерной для него прямотой признался, что половое влечение возникло у него в шесть (!) лет. В 12-летнем возрасте желание было удовлетворено. Как говорится — и понеслась.
В чуть более старшем возрасте он уже участвовал в неких подобиях оргий. В сексе и в музыке видел одно и то же: соревнование. Главное быть лучшим, выделяться. Во всем. Правда, в отношениях с девушками в юности преуспел больше, чем в музыке. В 19 женился на Эдне, с которой уже некоторое время сожительствовал. Вскоре родился сын Мерсер. Но музыка уже стала его главной любовью. Его автобиография так и называется: «Моя возлюбленная — это музыка» (Music is my Mistress).
Донжуанству Дюка, длившемуся всю жизнь, биографы дают неприятное фрейдистское толкование. Дейзи его очень любила — Дюк просто боготворил маму. Следовательно, если мать — божество, все остальные женщины тоже на букву «б», но отнюдь не «богини». Так это или не так — неизвестно. Может, просто темперамент у него был такой.
В конце концов, ведь все знают, что Дюк был красив, элегантен, обходителен и уже в ранней молодости мог похвастаться известностью и хорошими заработками. Вроде как женщины ему сами на шею вешались. Не прятаться же! Но в любом мужчине он видел соперника. Когда его родной сын Мерсер был маленьким, Дюк приказывал заплетать ребенку косички: якобы это девочка, а не еще один мужик в доме…
Моя семья и другие звери
В 20-е Дюк не стеснялся клеить жен музыкантов оркестра. Неизвестно, насколько успешно, но отношения с коллегами-музыкантами периодически осложнялись. Порой до такой степени, что кое-кто из них грозился надавать бэнд-лидеру по шее.
Периодически у него возникали длительные связи на стороне, о которых всем было известно. И за это он в конце концов пострадал. Но не от мужчины, а от женщины, собственной жены. Однажды Эдна полоснула ему по лицу не то ножом, не то бритвой. Чем именно — этого никто не знает, потому что никто никому ничего не рассказывал. Но шрам остался на всю жизнь…
От Эдны Дюк в конце концов ушел. Развод они так и не оформили — говорят, Дюк не хотел быть официально свободным, чтобы не пришлось жениться еще раз. А с Эдной они продолжали дружить. Более того, Дюк всю жизнь ее содержал.
Оркестр же оставался не только «главным музыкальным инструментом» Дюка, но и его настоящей семьей. Неудивительно, что определенную роль в этой семье занял сын Мерсер. А потом и внук, нынешний лидер коллектива, с которым, кстати, оркестр, в котором еще играла пара музыкантов, знавших Дюка, приезжал в Россию в последний раз.
Жизнь Дюка Эллингтона в датах
1899, 29 апреля. Родился Эдвард Кеннеди Эллингтон.
1917. У Дюка появляется постоянная девушка — Эдна Томпсон.
1918. Эдна забеременела. 2 июля Дюк и Эдна женятся.
1919, 11 марта. У Дюка и Эдны родился сын Мерсер.
1919. Родился второй ребенок. Умирает в младенчестве.
1923. Дюк Эллингтон и коллектив The Washingtonians перебирается в Нью-Йорк. Работают в Kentucky Club.
1927–32, 1937–38. Работа в гарлемском клубе «Коттон». Радиотрансляции из «Коттона» приносят Дюку и оркестру известность.
1929. Дюк и Эдна расстались. Дюк поселяется в гарлемском районе Шугар-Хилл с танцовщицей Милдред Диксон. Они прожили 10 лет.
1933. Успешные гастроли оркестра по Европе и Южной Америке.
1943. Сочиняет первое произведение крупной формы — сюиту «Черный, коричневый и бежевый» (Black, Brown and Beige).
1956. Cенсационное выступление оркестра на джазовом фестивале в Ньюпорте. Дюк попадает на обложку журнала Time. Выпущен альбом «Ellington at Newport» (Columbia Records) — самый продаваемый альбом Дюка.
1960. «Пересочиняет» на джазовый манер «Щелкунчика» Чайковского.
1969. Прием в Белом доме по случаю юбилея Дюка. Президент Ричард Никсон вручает ему орден Свободы.
Сентябрь 1971. Гастроли в Советском Союзе. Оркестр делает аншлаги в Москве (два концерта, 12 000 человек на каждом), Ленинграде, Минске, Киеве (три концерта по 10 000 человек) и Ростове.
1973. Выходит автобиография «Музыка — моя возлюбленная». Во Франции награжден орденом Почетного легиона.
1973. Врачи диагностируют рак легких.
1974. В начале года Дюк Эллингтон заболел пневмонией. 24 мая Дюк Эллингтон скончался. Похоронен на Вудлонском кладбище в Бронксе (Нью-Йорк).
